Мне, считай, везло на неординарности, с младых ногтей наполнявшие мою короткую жизнь, потому стараюсь не писать и не говорить о том, чего не испытал на собственной  шкуре, так что, как говаривали древние германцы, можете не верить себе и  Мюллеру, а вот мне—можно.

Скажем, несколько эпизодов. Годков с 3 мне было, когда я среди белого дня заснул на подножке мамкиного грузовика с другой  стороны от водителя, она не видела и тронулась (она тогда «работала на победу» шофером в Ашхабаде  как все женщины, обычное тогда дело). По дороге я свалился с подножки на берегу какого-то арыка, но так и не проснулся, а потом туркмены долго искали, откуда на них такое счастье свалилось. А то вдруг, когда мы в теплушках возвращались на Украину в Запорожье через Кара-Кумы, поражаясь пожару цветущих маков весенней пустыни, однажды наша мамка решила сбегать по воду, а состав-то ту-ту и поехал. 

Нас не бросили, конечно, а вояки помогли ей через 3-е суток разыскать нас в прифронтовой сумятице, и то был первый урок человечности, ведь могла и не найти, царствие ей небесное за это! И конечно же незабываемая ночь с 8-го на 9-е мая 1945 года. Нас разбудила пальба на улице (мы  жили в одном  большом дворе с воинской частью и госпиталем),  все повыскакивали во двор, где вояки и раненые пуляли в воздух из ракетниц, автоматов, винтовок, короче, из всего что стреляло с криком «ПОБЕДА!» и голос Левитана по радио о капитуляции Германии. Бойцы подкидывали нас, детей, все обнимались и плакали, и эту радость народа мы будем помнить до конца дней своих, какими бы эрзацами нам победу ни подменяли. И еще что запомнилось. Как-то к нам, дворовым пацанам, прибился нищий наших лет и попросился играть с нами (ребенок есть ребенок).

Он ходил с сумкой по домам, кто корку хлеба ему кинет, кто монетку, а кто и картошку, сам он не ел, нес все домой, где лежала его мать, пухлая от голода и три младшие сестрички. Обычно играли мы в войну (руин хватало) и «в стеночку» на мелочь, так вот, мы все, не сговариваясь, старались проигрывать ему копейки. Этот урок жизни со временем перерос в привычку защищать слабых.  
   
Голод сопровождал нас и в школе, скажем, лакомством нам служил кусок макухи, засунешь его за щеку и сосешь целый день, а о колбасе мы знали понаслышке и были уверены, что это что-то сладкое. Учился в школе я играючись, обстановка способствовала--мать преподавала русский язык и литературу в медучилище, отец-историк работал зав. кафедрой в институте, старший брат был круглым отличником и увлекался математикой и физикой, так вот, когда они по вечерам бубнили свои тезисы, готовясь к лекциям и урокам, все это впитывалось моей детской памятью.

Да и читать и писать научился задолго до школы и «проглотил» массу «нужных» книжек, одновременно с общей школой я закончил и детскую спортивную школу по классу баскетбола. Поступить в институт без особого труда мне помогла, откровенно говоря, моя фамилия, уж больно коллеги уважали моего отца, чтобы завалить его сына. Началась студенческая жизнь со всеми атрибутами, т.е. спорт, КВН и эстрада, танцы с девочками буги—вуги, лекции и конспекты, стройотряд и ощущение свободы. А через год меня турнули из института с подачи парткома, лишь потому, что на каком-то собрании секретарь райкома, критикуя своих партайгеноссе, чьи дети шалили радиохулиганством, назвал и мое имя.

Это было явной клеветой, а у парткома  был повод наказать человека, дерзнувшего на празднике космонавтики исполнить со сцены частушку со словами «Спутник, спутник ты могуч, ты летаешь выше туч, ты прославил до небес мать твою КПСС», чем бросил тень на  их партплетень. Я долго искал работу, тогда это было не просто. У отца терпение лопнуло и однажды он чуть не силой приволок меня к секретарю горкома,  положил на стол партбилет и сказал исторические слова: «Мой сын никогда не был радиохулиганом, а в доме нет даже радиоприемника.

Если не верите мне—вот вам мой партбилет». Конечно же, человеку, ходившему в помощниках у самого Л.Брежнева, поверили на раз, и дело  закрутилось, а тогда было так, что если партия чего приказала, все остальные брали под козырек и кидались исполнять. Меня мгновенно устроили на работу учеником фрезеровщика в инструментальный цех завода «Коммунар» (там сплошь работали асы), перевели на вечерний факультет (чтобы не отставал от учебного процесса), но пришлось работать в режиме—неделю в 1-ю смену,  и две—в ночь, а вечером—институт. В этом были и позитивные моменты--днем все станки были заняты, а ночью свободных было вдоволь, за год мне удалось почти все их освоить, да и работа спорилась, даже научился работать на 3-х станках сразу. Так мне удавалось выполнять месячный план за пару недель, а потом «итальянить», т.е. только  делать вид, что работаешь, опыт имелся у пролетариата, что как только кто вырывался вперед, тут же резали расценки всем.
   
Так и шло до нового учебного года, уже студенты заняли аудитории, а я все раздумывал, ведь полюбил свою работу, зарабатывал больше инженеров, инструментальщики всегда были нарасхват, да и обида сказывалась. Пока однажды ректор института не отловил меня в библиотеке, под лестницей придавил меня к стенке большим животом и строго вразумил, мол, если ты хоть чуть любишь мать (они дружили), которая хочет видеть тебя инженером, завтра же явишься в деканат и оформишь перевод на дневной факультет! Пришлось смириться и подчиниться, а тут оказия случилась—директор п/я-18 (сейчас это «Мотор—Сич» называется) Омельченко (из цыган) был далекоглядным человеком, знал, что смена поколений грядет, так он договорился с руководством института о создании элитной группы по авиадвигателям, вложил не хилые деньги в оборудование, кадры и шефство, чтобы через 5 лет вырастить для завода 25 толковых инженеров.

Приняли и меня в эту кагорту, о чем и сейчас не жалею, мы  и через 6о лет встречаемся, и никого из своих не забыли. Учили нас на совесть, даже читали алгебру Буля и Норберта Винера—отца кибернетики, чего другим не читали, и разрешали защищать курсовые и дипломные проекты на любом языке,  переводчиками брали девочек из соседнего пединститута. Решил и я как-то заработать лишний бал (его давали автоматом) и заявил защиту курсового по специальности (авиадвигатели) на польском языке, но поскольку переводчика так и не сыскали, пришлось защищать на аглицком. Боже, чего только я молол на техническом английском, который не понимали ни комиссия, ни переводчица-гуманитарка! Но балл заработал, а деканат—галочку. Тогда был пик протестного движения свободы «шестидесятников» и от молодежи (и нас в том числе) можно было ожидать всего.

То на остановке троллейбуса скандировали «Мы хотим Барри Голдуотера!» во время выборов президента США, их забирали  в отделение, но узнав студентов, к ним стекались менты—вечерники (их тогда еще учили в школах азам «прибавлять» и «умножать», а не только «отнимать» и «делиться») и просили решить им контрольные работы, после чего отпускали с миром. То взбирались по пожарной лестнице на 3-й этаж положить розы на окно любимой, то два подгулявших поэта в два часа ночи звонят в двери прокурора города и на его взбешенный вопрос, мол, знают ли, в чьи двери ломятся, терпеливо поясняют тому, что прокурор им ни к чему и просят позвать дочь Люсю,  чтобы пожелать  ей спокойной ночи. То срываются в Москву послушать вживую своего кумира Р.Рождественского, то публикуют свое жизненное кредо, что лучше переесть, чем недоспать и т.п. 
   
Наша группа была членом яхтклуба, имела своего командора и ЯЛ-шестерку, на котором бороздили воды Днепра, занимались подводной охотой и преферансом, рыбалкой и спортом, короче,  всем, чего людям свойственно. Я стал чемпионом института по настольному теннису, потом выиграл город и область, меня федерация назначила тренером молодежной сборной города (где и нашел будущую жену), стал чуть ли не звездой сцены и режиссером сотворенного нами СТЭМа (студенческого театра эстрадных миниатюр). Кстати, наш президент тоже вышел из СТЭМа.

Казалось бы, живи и радуйся, но судьбу не обманешь, она всегда подкинет вам проблемку. У нас дочка родилась в сентябре, а в декабре мне предстояло защищать диплом. И ничего, выход нашли—раз папа все одно борется за  диплом ночью, то может заодно и покормить ребенка и поменять пеленки, чтобы матери дать поспать. А тут бац! Н.Хрущев ликвидирует военные кафедры в институтах, и нам светит после института трубить в армии и офицерские курсы год, за который дочь может и забыть отца.  Похоже, Никита не знал, что танками и самолетами никакой земли не завоюешь, пока на нее не ступит солдатский сапог. Мне здесь подфартило, в Запорожье не хватило до плана 10 курсантов-пушкарей, и военком предложил желающим  из наших служить дома, но сменить самолеты на пушки. Сработал отецкий инстинкт, я тут же согласился, тем более что от дома до места службы (артбригады) было 10 мин. ходу.

Об этом пронюхало начальство, после чего сколько бы я ни пристраивался к идущим в увольнение  для осмотра, нач. штаба дивизиона изгонял меня из строя и стыдил, мол, уступи место другому, ты ведь все равно пойдешь в самоволку. Так и было, предупредив дневального по штабу звонить мне домой на случай тревоги, я бегал в самоволку к дочке. Кормили нас мясом как на убой (бригада сама выкармливала свиней), а на жареную треску уже смотреть было тошно. Солдаты были со всех концов Союза, в увольнении они знали в городе одно место для гуляний—«Дунькин сад», маленький парк на площади Свободы, где девицы на них охотились, об этом сохранились сказания, где замполит расспрашивает солдат, как те провели увольнение—«Ну, прихожу я в парк, только присел на скамейку, подсела девица и давай меня клеить.—Ты ее, конечно же, игнорировал?—Так точно, два раза!». Но и в армии у меня вражина завелся, пришел молодой командир батареи, который не терпел людей умнее себя, а я случайно пару раз ловил его на невежестве, за что он все пытался упечь меня на губу, даже ночью в карауле следил. Мне  это надоело, я  отправился в медсанчасть, а там как раз приехал с инспекцией зам.начальника госпиталя-подполковник, ну, меня к нему и направили.

Услыхав мою фамилию, он удивился, сказал, что учился у моей матери в медучилище, что считает ее педагогом от Бога и спросил, чем может мне помочь. Я честно признался, что хочу сачкануть и отдохнуть, он тут же поставил мне диагноз умирающего лебедя и забрал в госпиталь. Там мне дали палату и офицерский паек, но медперсонал завалил меня заказами, им навесили план по рацпредложениям, так меня умоляли рисовать эскизы и оформлять их (чехол на грелку уже считался рацухой) и носили гостинцы. Живи не хочу, но начальство пронюхало, явился нач. госпиталя, пояснил проблемы и просил решить задачи. Оказывается, 60% раненых умирает на поле боя от вспенивания крови в легких, которую в госпитале осаждают парами спирта, пробулькивая в установке кислород через спирт,  или просто не довозят в качающихся под обстрелом машинах.

Мне выделили лабораторию и открыли доступ ко всей медицинской литературе. Первую задачу решил просто—по моим эскизам проточили на «Моторе» патрон, забили губкой и кинули в ведро со спиртом, потом на штуцерах вставили в шланг легкой кислородной подушки, и вот так раненые дышат кислородом через спирт. Вторая задача оказалась сложнее, пришлось применить  систему гироскопов, которая фиксирует орудие танка на прицеле, как бы того ни бросало, и фиксации врача и бойца во время операции в пути. Позже говорили, что кто-то из начальства на этом защитил докторскую, мне же дали 10 дней побыть дома, схимичив с больничным.
                                          
     Кончается все, и служба кончилась офицерскими курсами, но судьба не уставала подкидывать все новые хлопоты и испытания, оглянешься назад—ну, сплошной В.Высоцкий  «Сколько кануло, сколько минуло, и кидало меня, не докинуло», и есть чего вспомнить. Как начал карьеру серийщиком—конструктором в производстве движков на самолеты ИЛ-18, АН-10, 12, 24, ЯК-40, 42 и т. п., так и привык десятки лет что-то творить, будь то шестишпиндельный фрезерный  станок на «Ригасельмаш», то оснастка для фирмы «Нерис» (Вильнюс), то строительство инженерного корпуса ГСКТБ, куда и ведущих конструкторов загоняли подсобниками на пару недель, а меня после отработки оставили руководить, обязав сдать корпус «под ключ» и в срок, то производить установки для дойки коров «Ёлочка» для института ЦИМЭЖ на Хортице.

 И каждое перемещение открывало что-то удивительное, скажем, вдоль шоссе на Балдерае и Юрмалу крестьяне выставляли молочные продукты, но хозяев я не видал, каждый желающий брал, что надо и платил, что написано. Или немецкая практичность, они на те же «Ёлочки» ставили автоматику, работающую по принципу «Чем больше отдаешь молока, тем   больше прикорма получаешь», и коровы старались. А то в Бишкеке наткнешься на надписи на киргизском языке (но русскими буквами вместо арабской вязи), поясняющими, что «АЗЫК ТУЛУК—это продуктовый магазин, а УШЫГЫ ШУГУ--это выход на перон, то задумаешься, отчего папа у грузин называется мама,  а мама—это деда, а в Болгарии невесту вообще называют булкой. А хотелось бы узнать многое, скажем, на Байкале отведать омуля, который лишь  там и водится, а на Синевире—банош, в Заполярье строганину, на Кавказе чахохбили, на Памире—манты, а в Гомеле  изумительную белорусскую мачанку и т.п.

И как удержаться, чтобы в лыжном походе Косалма—Сортавала не заглянуть в Кижи полюбоваться древним храмом из дерева, собранным умельцами без единого гвоздя, и послушать старожилов, отчего переименовали Карелофинскую ССР в Карельскую АР, оказалось при переписи населения, что карелов-то наскребли, а финнов нашли только двоих—начфина и Финкельштейна, да и те оказались одним и тем же человеком. А кто хоть раз не побывал в Эрмитаже и Третьяковке, не слыхал небесной музыки органа Домского собора, тот  чего-то потерял в жизни. Политика, депутатство, Майданы с инаугурацией тоже отбирали время.
     
Мне как-то не пришлось по жизни искать работу, она сама меня находила, иногда очень даже интересная. Как-то судьба занесла меня в Ужгород конструктором на завод, где за мирным названием «Механический» шла «зашивка» (внутренняя отделка) атомных подводных лодок, где места было  мало, а вместить надо много, и тонкость задачи заключалась в том, чтобы, к примеру, нажатием кнопки кубрик командира в минуту перестроить в штурманскую рубку, столовую, или спальню скрытыми в стенах панелями. У меня  встречались светлые полосы, когда все устраивало, жить иначе и не тянуло, хотя не всегда они начинались с приятностей. Как-то случился у меня конфликт с директором краностроительного завода, тот по-большевистски не доверял «белорубашечникам» (это он об инженерной братии), которые, по его словам, лишь путаются в ногах у гегемона—рабочего класса.

Пришлось публично (на оперативке) напомнить, что никакой гегемон болта не выточит, пока конструктор не нарисует чертеж, так что нечего людьми бросаться, за что был тут же заклеймен как носитель гнилой идеологии, недостойной поста зам.гл.инженера. А тут директор становится хозяином города, т.е. первым секретарем горкома компартии, а меня приглашали на  другие предприятия и преподавать в техникуме. К удивлению, те, кто охотились за мной, вдруг пошли в отказ, мое недоумение развеяли люди знающие, шепнув, что хозяин уже обзвонил директоров, велев поставить крест на моей карьере. Мы с директором пассажирского АТП города Артеменко были в приятельских отношениях, узнав о моих проблемах, предложил—А иди-ка ко мне в замы, или главным инженером—Не проходит, номенклатура легко вычисляется, тогда и тебе мало не покажется, так что возьми меня слесарем, там не найдут—Ну, слесарем не возьму, засмеют же, а вот бригадиром по рационализации в АТП будет в самый раз. Бригаду набирай сам и будете подчиняться  мне напрямую. Я так и сделал, набрал народных умельцев, и пошла плодотворная работа.
     
К нам потянулись люди думающие, мы помогали им правильно оформить мысли, моя задача была конструкторская, а бригада воплощала мысли в производство. Показатели росли, люди стали получать за рацухи, да  у нас и своих было немало, скажем, была проблема—чтобы снять (установить) двигатель автобуса «Икарус», надо было вручную закатить его на яму, где 6 членов профсоюза «на пупа» снизу отцепляли (крепили) движок, мы же сделали мобильную руку (механическую), с помощью которой с такой работой смог справиться один слесарь. А областная пресса раззвонила об этом, так что вскоре к нам заявились гости из АТП грузоперевозок, о чем они говорили с директором, не известно, но когда туда пригласили меня, мы нашли оптимальное решение—бригада базируется в грузовом АТП, но работает на оба АТП.

Началась золотая полоса, мы одинаково помогали водителям—что дальнобойщику, что таксисту, одному, скажем, поубирали дефекты на машине (по нашей технологии), продлили пробег на 50тыс. км,  чем обеспечили ему фартовый рейс в Магадан с фурой каунов, которые там продают на скибки, а таксисту поставили такие амортизаторы в немыслимых местах, что тот смог обгонять по разбитым дорогам конкурентов и не сбавлять скорость на рельсовых переездах, а это денежки. В знак благодарности нам везли красную рыбу и вологодское масло, а местные—мясное вдоволь. За умелость и многогранность бригаду прозвали «кибернетиками».
     
Казалось бы, живи—не хочу, но начальство не дремало. Вознамерился директор меня еще автоколонной пригрузить, даже парторга призвал на помощь (хотя издревле являюсь махровым беспартийцем), ломали две недели, поминали, как помогали мне защитить рабочую диссертацию «Оптимизация грузовых перевозок» (газеты об этом писали), плакались, что колонна—камень на ноге АТП и кто его отцепит, того ждут слава и любовь народная. Колонна была опасна еще и тем, что не дай Бог задержишь хлеб в детсадик, или молоко в школу, тебя объявляют врагом народа и ставят к стенке, и это правда о том времени, которая и нам была бы впору Сдался я в конце концов на условиях, что ко мне никто носа не сунет и когда вытяну колонну, меня тут же возвращают назад слесарем.

Для начала я повыгонял всех наркош и пьянчуг и перевел колонну на хозрасчет (это тогда было ноухау), показатели пошли вгору, зарплаты выросли втрое, в колонну просились асы, но времени на сон поубавилось. Через год колонна вышла на 1-е место по Управлению, и я заявился к начальству за выполнением соглашения. Те руками замахали, мол, какое возвращение, газеты о нас пишут «Хозподряд—в первый ряд!», скоро на всю страну загремим. Я греметь не захотел, из принципа рассчитался и уехал в институт гастроэнтерологии на непростую операцию. Когда меня разрезали, я умер на столе,  дефибриллятор применять  было нельзя, пришлось врачам запускать сердце вручную, но голоса  слышал и свет в тоннеле видел.

В больничку наведался новый директор з-да,  завалил подарками и лекарствами и пожелал скорейшего выздоровления, потому как ему нужен верный и объективный человек в госприемке (праобраз наглядовых рад). Так и вышло, я окунулся в работу, анализируя результаты, и когда В.Чумак (редактор единственной городской газеты)  попросил высказаться о госприемке, я на фактах и цифрах доказал, что это—сугубо паразитное образование, которое сгинет через полгода. Меня, конечно, турнули из госприемки, мол, неча отгонять служивых от корыта, через 4,5 месяца госприемку разогнали с позором, а В.Чумак меня просил и дальше писать, ведь провидцы любой газете нужны. Так я стал журналистом.

А вы как считаете, хватает мне жизненного опыта, чтобы иметь здравое мнение о современности?