Виктор ЧУМАК, журналист

На днях по «Интеру» показали фильм-экранизацию повести Михаила Булгакова «Собачье сердце», написанную в далеком 1925 году. Профессор Преображенский рассуждает о калошах. Представьте себе, говорит он, в 1903 году я поселился в нашем 12-квартирном доме и в течение всего времени, вплоть до апреля 1917 года, не было ни одного случая, чтобы из нашего парадного подъезда внизу при общей незапертой двери пропала хотя бы одна пара калош.

А вот в апреле 1917-го, когда началась социальная революция, в один прекрасный день пропали все калоши, три палки, пальто и самовар у швейцара. С тех пор никто из жильцов не стал рисковать оставлять калоши на видном месте. Спрашивается: почему калоши нужно запирать под замок, да еще и приставлять к ним одного солдата, чтобы кто-либо их не украл?

 И когда коллега профессора доктор Брументаль сослался на разруху в стране, получил в ответ безжалостные слова старшего друга (цитирую по книге): «Что такое эта ваша разруха?.. Это вот что: если я, вместо того чтобы оперировать, каждый вечер начну у себя в квартире петь хором, у меня настанет разруха. Если я, ходя в уборную, начну, извините меня за выражение, мочиться мимо унитаза и то же самое будут делать Зина и Дарья Петровна, в уборной получится разруха. Следовательно, разруха сидит не в клозетах, а в головах».

Шариковы—люди с собачьим сердцем, воспитанные швондерами и революцией,--живы до сих пор, и создается впечатление, что они бессмертны. Их болезнь, именуемая «разрухой в голове», носит эпидемический характер и в наше время. Только результаты этой болезни стали масштабнее. Писают теперь не только мимо унитаза, а прямо в подъездах, в лифтах, с балконов. Собачек выводят на прогулку в соседский цветник, мол, там им больше нравится справлять  нужду. Пакеты с мусором выносят в парк. Профессор Преображенский запрещал Шарикову произносить матерные слова, а жил бы он вместе с нами—ужаснулся бы потокам чернухи, которая  льется  из Интернет-сайтов, газет да и с трибуны нашего горсовета—из уст мэра города.

Ученый был бы крайне удивлен, как наши местные шариковы в дождь асфальтируют улицу, и у них душа не болит, так как им платят за это бюджетные деньги.

Профессора возмущали пения бездельников из домкома, который возглавлял Швондер, а мы аплодируем, когда с экрана столичного телевидения экс-заместитель генерального прокурора Ренат Кузьмин поет «Мурку» ( жаль, не дождались мы хорового исполнения «Владимирского Централа» во главе с солистом Виктором Януковичем). Шарикова волновала дармовая водка, а нас—бери выше—еще и гречка, еще и прикуп за участие в митинге да какая-нибудь бесплатная газетенка. Нас уже не удивляет, что в политике люди могут быть на стороне тех, кто больше платит (их подкармливают, как ручных собачек, чтобы они подгавкивали).

Кто для Шарикова авторитет? Швондер или другой человек из домкома, только упаси Бог, не ученый. А кому мы поклоняемся с 1917 года? Чьи портреты мы видим сейчас в коридорах нашей власти? Януковича и Токаря. Они символизируют собой нерушимую вертикаль власти сверху донизу, мудрых и справедливых руководителей, избранных народом. Пройдешься этак мимо них на энергетическом сквозняке и подзарядишься идейно, и притянешь к себе успех.

Теперь о краденых калошах. Сегодня нет такой проблемы. Вернее, калош нет. А масштабы воровства увеличились с космической скоростью,-- у нас незаметно разворовали почти всю страну, а тому, что осталось, мы не можем дать толк. На смену пролетариям пришли так называемые деловые люди, которые всеми правдами и неправдами отхватили лакомые кусочки  всех отраслей народного хозяйства, выжали из них все, что можно было выжать, и ничего путного не создали взамен. Кричат, как и в прошлое время: «Кризис виноват! Разруха!»

 Несколько дней назад телестудия  «Корреспондент» (НЗФ) показала сюжет, из которого видно, что службы горисполкома не в состоянии обеспечить расчистку снега на улицах. Дворникам по полгода не выдают зарплату, они увольняются, их осталось, по словам диспетчера, 33 человека, но в день, когда «нагрянули» тележурналисты, никто не мог сказать, где они находятся. Похоже, что судьба этих людей никого не волнует. Как и проблема расчистки снега.

Швондеры, шариковы и, скажем так, некоторые из нас—люди одного и того же социального  замеса, одних и тех же вкусов, привычек. Это продукт одной социальной системы. Тип советского человека не меняется с 1917 года, а если и меняется, то для меня незаметно. Разве что калоши перестали воровать.